Долгое время они никак не могли сдвинуться с мертвой точки, обсуждая число.
– Я не хочу ехать двадцать первого! – чуть не плача, говорила Мари. – Ну сколько же можно повторять тебе, а?
– А когда? Может быть, двадцать второго?
– Нет! Ты прекрасно знаешь, что и двадцать второго не хочу!
– Может быть, ты вообще не хочешь ехать?
– Даня! Не начинай, а? Ты прекрасно знаешь, о чем мы договорились. На что я согласилась. Но просто я хочу выбрать правильное число, чтобы всем удобно, в том числе и тебе. Что, не понимаешь? – спрашивала она, уже покраснев и разозлившись до последней степени.
– Все я прекрасно понимаю.
– Да нет, ты не понимаешь. Я же вижу.
– Перестань!
О том, что Мари имела в виду свои месячные, Даня, конечно, догадывался. Или наверное догадывался. Потому что в свои девятнадцать лет представлял эти женские дела весьма смутно, будучи воспитан в старорежимной, совсем не прогрессивной семье.
Однако Дане казалось, что она все время темнит и чего-то недоговаривает. Она очень не любила говорить с ним о своих отношениях с родителями.
Даня давно смирился с этим, но сейчас…
Сейчас он хотел от нее откровенности. Ему самому было нелегко. Предстоящие дни захватывали его настолько сильно, что он не мог думать ни о чем другом. И тут всякая ее уклончивость действовала на него, как электрический ток. Было больно, и он злился.
– Ты можешь сказать мне правду?
– Нет. Какую правду? Правда в том, что я с тобой еду. Только еще не знаю, когда.
Она хотела подгадать все таким образом, чтобы отец уехал из дома надолго. Отец видел ее насквозь. Но он часто уезжал. Приезжая, он наводил в доме порядок, добивался этого любыми способами: кричал, не давал матери денег, выставлял глупые претензии, доводил их до слез. Но он хотел знать про них все – куда они ходят, что делают, сколько тратят.
Мари его не боялась, но знала – убедить мать, что она уедет на побережье одна, можно только втайне от отца. Это был страшный риск, но она ему обещала. Она хотела этого.
О том, что они будут жить в разных гостиницах, договорились сразу.
– Я вообще буду жить далеко от тебя, не беспокойся, – однажды с усмешкой сказал он. – Но просто… Где это произойдет? У тебя или у меня?
– Не знаю, – отмахнулась она. – Какой ты глупый, господи. Да ты хоть знаешь, как это делается? У тебя же не было женщины!
– Не было, – спокойно подтверждал он. – Ну и что?
– Да ничего! Спроси у своих товарищей, они тебе кое-что объяснят!
– У меня нет товарищей. Да ты не волнуйся, еще же неизвестно, смогу ли я это сделать.
– Что это?
– Переплыву ли я пролив…
– Да я уверена, что не сможешь! Ты просто вернешься назад! Через час! Кстати, а сколько часов это длится?
– Что это?
– Послушай, ну хватит! – Она вдруг начинала плакать всерьез.
Наконец она выбрала день, а Даня попросил отца выслать необходимую сумму для поездки на побережье. О том, что собирается там делать, конечно, не сообщал.
Сказал, что хочет пару дней отдохнуть и посмотреть на тамошнее общество. Отец Дани – Владимир Каневский – не возражал.
Конечно, Даня задумал этот заплыв давно, когда никакой Мари еще не существовало в его жизни. Ему нравилась не только спортивная, скажем так, сторона дела. Переплыть Ла-Манш, пройти через холодный и бурный пролив – это заманчиво само по себе. Но были детали, которые он любил представлять, прокручивать в уме. Например, то, что претендент обязательно – таковы были установленные капитаном Мэтью Уэббом традиции – давал объявление в газете о своем заплыве.
«Месье Д. Каневский, 19 лет, из России, объявляет о своем намерении переплыть Ла-Манш в субботу, такого-то числа и просит всех желающих прийти…»
Честно говоря, он не знал, как должно звучать это традиционное газетное объявление. Но, как бы ни звучало, оно ему нравилось! Мари он, конечно, об этом не говорил. Зачем ее расстраивать? Зачем ей знать, что он задумал сделать это гораздо раньше, чем с ней познакомился?
Она неожиданно стала тихой, незнакомо тихой:
– Что ты возьмешь с собой, Даня?
– Плавательный костюм… Пару белья. Мы же едем всего на три дня. Книгу. Что еще?
– У тебя должны быть деньги.
– Зачем?
– Мало ли что со мной случится. У тебя должны быть деньги на врача.
– Хорошо… – пожимал он плечами. – А что с тобой может случиться?
– Даня, неужели ты не понимаешь, что я боюсь?
– Я тоже боюсь, – спокойно говорил он, скрывая желание обнять ее за плечи. – Но только я боюсь и тебя, и Ла-Манша. И я перестаю бояться. Один страх поглощает другой.
– Но если ты утонешь. Ведь этого же не может быть? Ты обещаешь поплыть обратно, если почувствуешь, что это невозможно?
– Давай разорвем договор. Ты не готова.
На самом деле расторгнуть договор было уже невозможно. В договоре был какой-то секрет. Это глупое пари на его и ее девственность, смоченное соленой водой пролива, становилось нерасторжимым. Приобретало черты, несвойственные подобным глупостям. Если бы Мари отказалась от договора – она знала, что Даня все равно поплывет. Не мог и он выйти из игры, даже если бы смерть была неминуема. Это было странно и страшно, но это было именно так. И самое смешное: если бы она вот прямо здесь и сейчас бросилась раздеваться и отдавать ему самое дорогое, черт бы его побрал, он бы даже не шевельнулся и не посмотрел в ее сторону.
…Можно было бы, конечно, попробовать, но почему-то она была уверена.
Однако для нее это были лишь минуты слабости. В другие минуты она смотрела на него насмешливо, чуть зло и с затаенным восторгом. Ей нравилось, что ради нее он готов пожертвовать жизнью и совершить подвиг. Она успокаивалась. И тогда он начинал сомневаться: ну как можно погибнуть из-за девицы?
Есть ли в этом смысл?
Но мысль о том, как он в темноте снимет с нее платье и она робко подставит ему губы для первого поцелуя, была настолько сильной, что он забывал обо всем.
«После первых двух часов спокойного моря началась “болтанка”, покруче той, что была на неудачном старте в прошлый четверг, примерно 4 балла по Бофору» – пишет современный покоритель Ла-Манша Павел Кузнецов.
«Характерной особенностью этого шторма являлась исключительная шквалистость ветра с порывами ураганной силы. На береговой станции острова Торней скорость ветра не превышала 37 узлов, а порывы достигали 67 узлов, что почти в два раза больше средней скорости ветра. В таких погодных условиях боролись за первенство лидирующие яхты, и чем дальше к югу от области низкого давления они уходили, тем слабее становился ветер. На обоих берегах Ла-Манша в течение продолжительного времени (около четырех дней) сохранялись суровые погодные условия, так как передвижение циклона замедлилось. В понедельник 30 июля область низкого давления стояла неподвижно над Северным морем, почти не заполняясь» – представьте теперь себе, что подобные вещи творятся с вами не в 1956 году, когда эти строки были написаны английским моряком Адлардом Колсом, а в 1914-м, и вам всего 19 лет, и вы один! Без яхты, без корабля (которых, кстати, утонуло в проливе не меньше, чем людей).
«Ла-Манш ужасен именно тем, – пишет метеоролог Бу Дадли, – что волнение может начаться так же внезапно, как сердцебиение у девушки. Подобно огромному человеку, пролив как бы поворачивается с боку на бок, и огромные волны уносят на дно всякого, кто зазевался».
Именно погода, как понимал теперь Даня, внимательно изучая французские и английские газеты в библиотеке, становилась отныне его судьбой.
С другой стороны, именно ее, погоду Ла-Манша, и предпочитали всем другим местам мира пловцы в открытой воде. К счастью, Мари переносила сроки все ближе к концу лета, а к осени Ла-Манш немного утихомиривается, мягкие, словно ленивые, лучи солнца выглядывают из-за серой ваты, обложившей небо, волны блестят, как дешевый перламутр на дряблой шее. Это по-своему ужасно, но осенью вода, становясь несколько холоднее, чем обычно, делается и более послушной, она словно заманивает в себя пловцов. Как заманивала и Мэтью Уэбба.
Кстати, судьба англичанина, конечно, волновала Даню. Рыжий сухопарый злобный капитан (Даня представлял себе его именно так), к сожалению, сошел с ума на официальных рекордах, никто так толком и не узнал, сколько вообще проплыл Мэтью за свою жизнь километров и какие моря покорялись ему. Позвав кучу газетчиков, он решил, что сможет выжить в бездне воды, которую низвергает Ниагара, и, конечно, промазал – без тренировок, без теории, без ясного понимания физики падающего тела тут было не обойтись. Даня горько усмехался, читая газету, где было написано о смерти капитана. Газета была старая, желтая, со смешными шрифтами, почти без картинок, но горечь и скорбь она передавала сильно – Даня задумался, перечитывая заметку.
